“Я остался со шрамами, которые всегда будут напоминать мне, что произошло”
Помечен красной меткой били особенно жестко
Помечен красной меткой били особенно жестко
“Клевый, веселый парень, которого подрывают на гранате за то, что он небезразличен к своей стране”, - так Константин с иронией описывает свою историю. История эта началась с того, что ему не давали проголосовать по месту проживания, а закончилась у стелы “Минск – город-герой”, где омоновцы кинули ему гранату прямо под ноги. Фотография его раскуроченной стопы в руках хирургов разлетелась по сети. В МВД тогда заявляли: “В отношении нарушителей боевое оружие не применялось”. Но Костя – живое доказательство, что применялось. “Я вроде бы пострадавший, – говорит Костя, – но для государства – организатор, спонсор и участник массовых беспорядков”.
во время мирной демонстрации возле стелы был тяжело ранен взрывом светошумовой гранаты
Сегодня о тех событиях Косте напоминает длинный рубец причудливой формы по всей левой ступне и многочисленные шрамы на правой ноге. Костя перенес шесть операций: пересадка кожи, остеосинтез костей стопы спицами. Месяц провел в больнице. Врачи ногу спасли. Ходить без костылей он смог спустя полгода: прихрамывая, с постоянным ощущением боли. Но жалеть себя не любит. И сожалеть о произошедшем - тоже.
– У меня никогда не было мыслей, что лучше бы в тот день никуда не ходил. В каком-то смысле даже горжусь. Не каждый день становишься жертвой чьего-то алчного желания удержаться у власти. Может, звучит высокопарно, но когда речь идет о настолько большой несправедливости, за такое не обидно и жизнь отдать.
В протестную деятельность Костя втянулся незадолго до выборов. Выходил на акции, когда задержали первого кандидата. Потом был независимым наблюдателем на досрочном голосовании: фиксировал, что явку в протоколах завышали в несколько раз. А в день выборов ему пришлось добиваться своего права проголосовать.
– У меня не было минской прописки, я снимал квартиру по договору найма и мог прийти на любой участок проголосовать, указав место регистрации, чтобы меня там вычеркнули. Но пришлось объехать три участка, чтобы добиться своего законного права.
Костю поддерживала и его девушка. Вместе дожидались, когда вывесят протоколы на дверях школы, и возмущались наглой фальсификацией: людей с белыми лентами пришло вдвое больше, чем оказалась итоговая цифра проголосовавших в тот день на участке. Они взяли флаги и пошли с друзьями к стеле, чтобы высказать свое несогласие с предварительными результатами выборов.
– Не вижу в этом ничего противоправного. Я жил в свободной стране и какая проблема в том, чтобы выйти вечером в город. По сути мы шли гулять, выражая свой протест с помощью флага. И шли не за политического лидера, а за идею передачи власти. В моем понимании столько лет находиться у власти – ненормально. Не демократично. И по законам логики так быть не должно. Мы шли за идею, за идею честных выборов.
Никто не разбрасывал по проезжей часть шипы, гвозди, не разбирал тротуарную плитку, не бросал взрывных смесей. Люди светили фонариками
К стеле ведут четыре дороги. С каждой стороны подходили люди. Собралось пару тысяч человек. Такая консолидация вызвала эйфорию.
– Очень приятно, что ты не одинок. Я не видел массовых беспорядков, по которым потом заводились уголовные дела: никто не разбрасывал по проезжей часть шипы, гвозди, не разбирал тротуарную плитку, не бросал взрывных смесей. Люди светили фонариками. Когда мы подходили к стеле, были слышны взрывы. Я еще подумал, что это протестующие салюты взрывают. Странная мысль. А когда подошел, увидел омоновский кордон со щитами на перекрестке. Между ними и протестующими буферная зона - метров 50. Милиция бросала светошумовые гранаты и придвигалась ближе. Мы гуляли в толпе, иногда подходя вперед, где люди стояли в сцепке. Там нас и подорвали.
Все произошло за считанные секунды. Было около 11 вечера, когда автозак въехал в толпу протестующих, которые обступили машину, заблокировав ей проезд. По словам Кости, водитель намеренно начал движение, причем с большой скоростью. Один из протестующих запрыгнул на бампер, после этого автозак начал петлять и человек упал под его колеса. Но водитель не остановился и поехал дальше прямо в спины людей.
– Мы побежали за автозаком, беспокоились, что есть пострадавшие. Все было на эмоциях. В этот момент омоновцы раздвинули щиты, выдвинулась небольшая группа силовиков с ружьями, и в толпу полетели резиновые пули. Перед нами люди стали в сцепку. Маша дернула меня за руку: “Костя, пошли отсюда, мне страшно”. На лице у нее была кровь, ее задело пулей. В этот момент под нами раздался взрыв. Я упал на спину. Все в дыму, в желтом фонарном свете. В ушах шум, звон.
Граната упала прямо между Костей и Машей. В сторону Кости была направлена ударная волна такой силы, что стопу вывернуло на 90 градусов, пятку разнесло в осколки. А в сторону Маши - клубы огня, ее ноги были полностью обожжены: термические ожоги 1, 2, 3 степени.
– Я никого не видел, как будто всех раскидало. А оказалось, что раскидало только меня. Первая мысль, что сейчас подлетит ОМОН и будет бить. Начал отползать, понял, что с ногой что-то не так, и заметил, что на мне нет ботинка. “Ого, – подумал, – такой взрыв, что ботинок сорвало. А его разорвало. Взрыв был такой мощный, что у меня лопнули обе барабанные перепонки. Флаг, который был повязан на плече, слетел. Какой-то парень его подобрал. Другой размахивал моим ботинком перед ОМОНом, демонстрируя, что они творят (я этого парня потом в Польше встретил). Это было кинематографично. Как в военной драме “Спасти рядового Райана”: высадка в Нормандии, сцена, где солдат с оторванной рукой растерянно ищет и находит свою руку. Машу я не видел и надеялся, что ей повезло больше и она успела отбежать.
Я начал звать на помощь. Меня подобрали и отнесли к скорой. Маша уже лежала там, на кушетке, вся в крови. Я пытался узнать, что с ней, но врачи были немногословны: “Все ок”. Она была в бессознательном состоянии, бормотала мое имя, а я держал ее за руку и повторял, что я рядом, я здесь. За себя не переживал. Да было больно, рычал, стиснув зубы, от любого прикосновения, но старался вести себя мужественно и думал, что сейчас швы наложат, раз так много крови, и пойду домой. В больнице задерживаться не хотелось. “Нет ли перелома?” - спрашивал, когда врачи перебинтовывали ногу. Я полагал, что просто упал и ничего серьезного.
Уезжали под звуки сирены и аплодисментов. К тому времени это уже была третья машина скорой. О том, что все очень плохо, Костя понял, когда оказался под операционными лампами. В тот момент, говорит, надеялся, что сейчас, как в фильмах герой после происшествия отключится и придет в себя от слов: “Все хорошо, мы вас прооперировали”. Но и этого не случилось. Когда потерял сознание прямо перед уколом спинальной анестезии, врачи привели в чувство: нужно было поджать колени к груди и сесть согнувшись, чтобы длинной иглой попасть в межпозвоночное пространство.
В общей сложности Костя перенес шесть операций. Некоторые из них длились не менее трех часов. Все это время он был в сознании. Помимо изуродованной ступни, которую врачам пришлось собирать по кусочкам, 6-8 осколочных ранений бедра, голени, термического ожога 2-й степени задней поверхности левой ноги, один из осколков попал по касательной в мошонку. Некоторые швы не срастались, приходилось накладывать повторно. Выписали Костю только спустя месяц.
– С одной стороны, я попал туда, куда лучше всего попасть в такой ситуации – в военный госпиталь. Многие из врачей были в горячих точках и лечили от огнестрельных ранений. Это был их профиль, и в этом мне повезло. Мне вернули на место пятку, поставили штыри, прочистили раны. Я даже не допускал мысли, что не смогу ходить… С другой стороны, я вообще не должен был там оказаться, живя в мирное время в центре Европы. Хотя врачи в госпитале, казалось, не были удивлены такому сценарию событий и наплыву пациентов. Ночью присутствовал весь медперсонал. Все были на взводе, на эмоциях, раздражены. Их выдернули на работу, не дали отдохнуть.
Это была ЧС. Пострадавшие поступали и поступали. Одна из нянечек ругалась, что я залил ей все простыни кровью, и что она уже шестую за ночь меняет… Анестезиолог решил, что я деструктивный элемент: мол, он видел по телевизору, что все это было организованная попытка свергнуть власть. Недвусмысленно дал понять, что не верит, что я был там просто так: наверняка, мне заплатили, а они теперь мне ногу тут спасают. Другой врач спросил, собирается ли снова этот “движ”, идти ли ему к детям или оставаться на дежурстве. Я изумился: откуда я знаю?! Я же не террорист! Я не шел как “проплаченный протестун”. За идею шел. А идейный, по их мнению, еще хуже: в 24 года на смерть идет. Нелепость какая-то.
В палате Костя оказался такой не один. Привезли мужчину 55 лет с 6 пулевыми ранениями (его история здесь). Он вообще не принимал участия в протестах и не интересовался политикой, сидел на лавочке, когда рядом остановился фургон, выскочил сотрудник ОМОНа и выстрелил в него. У него семья, дети, внуки, сам вообще из другого города. В Минск приехал на несколько дней по работе, вечером вышел прогуляться, а тут люди в обмундировании в него стреляют. Такое и вообразить было невозможно.
– У него еще фамилия запоминающаяся – Троцкий. Врачи не верили и говорили: “Троцкий, не прикалывайся”. Тогда он стал называть себя Лениным. Я еще подумал, странный какой-то, то ли пьяный, то ли шутит. Под утро он попал в реанимацию. Мы с ним долго пробыли в больнице. Он перенес две операции. Был с нами еще парень с огнестрельным ранением. Его тоже привезли со стелы. Когда под утро ОМОН взял всех протестующих в кольцо, они сели на землю, и ему, сидящему, выстрелили в ногу. Пуля застряла в стопе. Она и теперь при нем, как сувенир. А сам он в Польше. Другого пострадавшего привезли уже с Окрестина: в те протестные дни августа у него был семейный праздник и он вышел в “ночник” возле “Риги”, а оказался в изоляторе на Окрестина, откуда вышел с трещиной в позвоночнике.
В первую же ночь в палату пришел следователь. На следующий день – другой следователь. Такие травмы - это уголовное дело. Костя отходил от наркоза, лежал под капельницей в полусонном состоянии, постоянно отключался, не понимал, какое время суток, о чем его спрашивают. Следователь тормошила, будила, просила что-то подписать.
Психологически было очень тяжело. Крепился. Говорил себе, что вот сейчас надо зарастить ногу, что случилось - то случилось
– Я даже не помню, что говорил. Было тяжело и неприятно. К тому же я не знал, что с Машей. Когда пришел в себя, позвонил ее родителям, рассказал, что случилось, осознавая, что несу ответственность за случившееся. Они тут же приехали и от них я узнал, что у нее ожоги и осколочные ранения. На следующий день Маша и сама пришла. С осколком в ноге, с болью, но она могла передвигаться. Осколок врачи потом достали. Не все сразу могли сделать. Ей тоже провели не одну операцию. К счастью, обошлось без осложнений, выписали через пару недель. А меня - только 5 сентября. Психологически было очень тяжело. Крепился. Говорил себе, что вот сейчас надо зарастить ногу, что случилось – то случилось. Но август заканчивался, листья опадали, пациенты выписывались, а я все лежал без возможности нормально передвигаться. Это угнетало.
После выписки Костя с Машей собрались уезжать в Польшу. Но накануне в 7.30 утра к ним приехали люди в гражданской одежде и принудительно забрали на допрос, сказав, что это всего лишь на часик, зададут несколько вопросов как пострадавшим, и отпустят.
– Я сказал, что мне нужно на перевязку в больницу, мне неделю как сняли швы после пересадки кожи. Я на костылях, у меня на ноге еще устройство Илизарова, скобы-полускобы, которые надо фиксировать. Невзирая на это, они нас увезли, пообещав, что потом сами подбросят до больницы. В итоге нас продержали в следственном комитете до позднего вечера.
Машу увели, я ждал в приемной на входе. Нога начала отекать, чувствовал себя дискомфортно. Следователь обмолвилась, что в тот день со всего Минска стали свозить всех пострадавших в СК. Около 80 человек доставили. И почти у всех нашли основания для задержания. И Машу тоже увезли на Окрестина. То же самое было бы и со мной, не будь такой тяжелой травмы. Из пострадавшего я стал свидетелем по делу о массовых беспорядках. А Маша стала подозреваемой. Вот такая машина правосудия. Я увидел Машу, когда ее увозили. Она плакала, говорила: “Беги, они ни перед чем не остановятся”. Я обнимал ее, успокаивал, говорил, что все это закончится, что это какая-то ошибка.
Это был очень эмоционально тяжелый момент. Корю себя, что поддался панике и уговорам ее родных уехать без нее. Они убеждали меня, что так будет проще ее вытащить, чтобы я не стал рычагом давления на нее. Но мне стыдно, что я уехал. Машу отпустили через три дня. Встретились мы уже в Польше. До судмедэкспертизы я тогда так и не дошел. Никаких заявлений не писал. А последнюю операцию по снятию устройства Илизарова провели уже в Польше.
Я увидел Машу, когда ее увозили. Она плакала, говорила: “Беги, они ни перед чем не остановятся”
По программе реабилитации пострадавших Костя одним из первых попал в санаторий в Душники-Здруй. Очень долго восстанавливался. Полгода ушло на то, чтобы научиться заново ходить.
– Я там был старожилом. С сентября – по январь. Люди постоянно приезжали-уезжали, а я все еще был там. В какой-то момент даже перестал знакомиться. И это был очередной эпизод депрессии. Мне не нравилось жалеть себя. Но жалел. А когда увидел Жору Сайковского, мне стало неловко перед ним. У нас одинаковые травмы, но я вышел с меньшими потерями, да еще и ною. И это мне придало стимул работать над собой, я начал форсировать свое лечение, пытался стать на ногу еще до того, как врач разрешил это делать. За неделю-полторы научился ходить на костылях, ступая на ногу. До этого просто скакал или гонял на коляске по гористым склонам, входя в контролируемый занос, потому что просто кататься на коляске уже было скучновато.
А тут появилось стремление стать на ноги. Без костылей смог ходить только в начале года. Прихрамываю. Бегать очень сложно, болезненно. Скорее всего, так будет теперь всегда. Такие травмы просто так не проходят. Я, наверное, уже смирился, что всегда буду испытывать боль.
– Забыть об этих событиях, выкинуть их из головы, перевернуть страницу не получится. Они красной нитью пройдут через всю жизнь. Не наступит момента, когда можно будет сказать, наконец-то все закончилось. Для меня это не закончится никогда. Я остался со шрамами, которые будут напоминать, что произошло. Нельзя сказать, что я получил по заслугам, либо сам виноват. Этого бы не произошло “если бы не пошел”, “если бы не полез”, “если бы сидел дома”, “был осторожнее”. Этого не должно происходить в цивилизованном государстве: не стреляют в безоружных людей только за то, что они вышли на улицу! Нет иных трактовок этих событий.
P.S. Травмы не снимал, в СК не обращался.
во время мирной демонстрации возле стелы был тяжело ранен взрывом светошумовой гранаты