"Они вели себя достаточно корректно. Просто закинули в автозак, повалили, может, пару раз двинули дубинкой, пообзывали, что мы животные"
Помечен красной меткой били особенно жестко
Помечен красной меткой били особенно жестко
"Моя история – без спецэффектов" – говорит Антон. Его "просто" задержали, когда он шел от аптеки к машине, закинули в автозак, немного побили, отвезли в РУВД, потом на Окрестина. Одна из сотрудниц РУВД, заполняя документы, присела на Антона, будто он стул. Когда составляли протокол, Антон стоял на коленях перед следователем, со связанными руками, лицом в пол. А суд длился меньше минуты. В соседнем кабинете судья всех отпускал, а Антону с судьей не повезло – он всем давал по 10–15 суток. Правда, ночью всех выпустили. У Антона не осталось никаких документов о задержании, а его вещи тоже исчезли. Уже два месяца он живет без паспорта. Только все еще болит синяк на ноге и пальцы рук, по которым ударил один из омоновцев.
шел от аптеки в сторону своей машины, рядом был небольшой пикет
– Моя первая встреча с представителями ОМОНа случилась в день выборов. Я помогал им на автозаке выехать с территории школы, где был наш участок для голосования. Я был в белой майке с красным орнаментом на ней, с белым браслетом на руке. Автозак был большой, дорога узкая, без помощи они бы не справились. На мое "давайте помогу" омоновец ничего не ответил, но потом следовал моим командам: поверни, стой, подъедь. Общими усилиями нам удалось вырулить, и хоть сразу после этого они снова стали делать вид, что меня не видят, я крикнул им: "Счастливо!". В ответ все же прозвучало: "Спасибо".
– Мне очень не нравится, что наше общество с первых дней пытались разделить на "мы" и "они". И протестующие, и те, кто за Лукашенко, и сотрудники ОМОН – все мы – белорусы. И надо уважать точку зрения каждого, учитывать позицию каждого. К сожалению, пока с этим проблемы. При том проблемы – со всех сторон.
– А задержали меня 12–го августа. В тот день после работы я поехал к ближайшему пикету на станции метро Каменная горка. Там на перекрестке собралось человек 100–150, было несколько человек с флагами, девушки с цветами. Там же была милиция. Было довольно тихо, все спокойно стояли, ничего не кричали, не хлопали, даже переговаривались с милицией. Где–то через час мне позвонила жена и сказала, что в нашем районе – на Лебяжем – тоже выходят люди. В тот момент я понял, что я хочу туда – к своим.
– Гражданскую активность я стал проявлять еще в начале предвыборной кампании. Я пытался стать членом избирательной комиссии, меня не приняли. Потом попробовал стать независимым наблюдателем – тоже не получилось. В день выборов – новые разочарования. На нашем участке в Лебяжем была просто огромная очередь, последний человек проголосовал к 12 ночи. Мы весь день стояли на солнцепеке, чтобы отдать свои голоса. А когда все закончилось, комиссия уехала, протокол не вывесили, эти данные даже не опубликовали нигде. Мы до сих пор не знаем, какие результаты голосования на нашем участке. Вот этот момент и стал точкой. Тогда я решил, что надо как–то выражать свое несогласие.
– 10–го и 11 августа мы с друзьями ездили в разные районы города к протестующим. Но я понял, что баррикады, поездки по городу – не для меня, я уже слишком стар для этого. И когда жена сказала, что нашем районе выходят люди, я понял, что нашел себя в этом протесте. Я поеду домой, к семье, выйду на улицу рядом с соседями и друзьями, в районе, который я люблю и буду просто стоять.
– Жена еще днем попросила меня купить лекарство и я пошел в ближайшую аптеку. Аптека была закрыта, я направился к машине – я припарковался во дворах – чтобы ехать домой. Протестующие остались позади, я оказался один на пустом пространстве. И тут по лестнице прямо навстречу мне поднимается человек 12 в черной форме – сотрудники подразделения "Алмаз".
– Я тогда еще был наивный. Убегать не стал, подумал: "Я же вроде ничего не делаю". На всякий случай взял трубку телефона, якобы разговариваю с женой. Прохожу мимо них, поднимаю руки, типа, все окей. А они начинают рявкать: "Покажи галерею". Я такой: "Галерея – там". И показываю в сторону Немиги – я думал, они спрашивают про торговый центр "Галерея". А они мне: "Телефон покажи". И тут я понял, что попал. Телеграм–каналы я снес, а вот фото почистить забыл. А у меня там – фото с протестов, баррикады на Риге 10–го, избитый человек (его фото я отправлял в правозащитную организацию). Они это увидели, такие: "оооо", заломали мне руки, сказали: "Вы задержаны за участие в несанкционированном митинге" – и закинули меня в автозак.
– По моим ощущениям оказаться в автозаке – это как попасть в ДТП. Когда попадаешь в ДТП, первые 10–15 секунд кажется, что все это не по–настоящему. Что все эти летящие стекла, подушки безопасности – это сон. Что сейчас зажмурюсь, отдышусь, отмотаю назад – и все будет хорошо. А потом понимаешь, что ничего не хорошо, что это реальность.
– Вот так же было с автозаком – реальность поменялась резко, я не успел понять, был в небольшом шоке. Меня повалили, я кричу: "Не бей, не бей". Но, знаете, по сравнению с тем ужасом, который происходил с другими людьми, в моем случае они вели себя достаточно корректно. Они просто закинули меня в автозак, повалили, стяжкой крепко затянули руки, может, пару раз двинули дубинкой, пообзывали, что мы животные, не люди, спросили, таких ли перемен мы хотели. Потом сказали садись на колени, мордой в скамью и заткнись. Вот и все. Возможно, так было потому что нас задержали сотрудники "Алмаза". Это офицерское подразделение, там думающие люди. Я даже не чувствовал злости в свой адрес.
– Потом к нам закинули еще несколько человек, повезли. Через какое–то время перекинули во второй автозак. Пересылки из автозака в автозак – самое страшное. Потому что непонятно, чем закончится. А еще при пересылке тебя дубасят дубинками. Мне прямо на улице досталось по бедрам от одного ОМОНовца, пока второй держал. А боковым зрением заметил, что какой–то ГАИшник, который там недалеко регулировал движение, подошел и стал кричать на меня.
– Во втором автозаке уже были омоновцы, и это была совсем другая история – на порядок грубее, на порядок громче. Там было страшно. Я почувствовал, что они очень злые на нас, что они в нас видят врагов. Но я выбрал стратегию абстрагироваться полностью и ни на что не реагировать. Этот автозак состоял из "стаканов" – маленьких отделений метр на метр. Нас туда утрамбовали человек шесть. Меня заталкивали последним, руки были сзади зажаты стяжкой, пальцы я оттопырил, и один ОМОНовец дал дубинкой по этим пальцам, а потом дверью дожал. Болят до сих пор, а прошло уже два месяца. Кого–то вырвало, один человек решил "обкакаться". Не повезло человеку, он очень хотел в туалет, спешил домой, но не дошел. И в автозаке уже терпеть не смог больше. Запах стоял.
– Нас немного повозили, перекинули в следующий автозак и привезли в Октябрьское РУВД. Чуть–чуть побили, но жести не было. Моя история в принципе – без спецэффектов. Наверное, такая была команда дана в тот день.
– Мы оказались в подвале Октябрьского РУВД. Кровища кругом, кто–то стоит у стенки. Нас тоже толкнули к стенке, сказали стать в такую позу: руки за спину, ты на коленях и наклонившись, макушкой упираешься в пол. Мы стояли в этой позе, а на нас стали заполнять бумаги: спрашивать имя, фамилию, кем работаешь. И та женщина, что заполняла бумаги, просто села на меня как на стул. И спокойно писала там что–то себе, сидя у меня на спине.
– Потом нас повели к следователю. У следователя нас опять поставили в эту позу на колени макушкой в пол. Где–то час мы так стояли и отвечали на вопросы: где задержали, почему задержали, где я живу.
После этого практически сразу – протокол на подпись. Понятно, что никакие права мне не объяснялись.
– Потом меня отвели в маленький актовый зал, посадили на стулья, руки за спину, голова вниз. Там было человек 20–30 задержанных, кто–то всхлипывает, у кого–то кровища капает, кто–то – с перемотанной головой. Перед нами – два стола, где сидят сотрудники в масках, по бокам стоят два – в хаки и балаклавах. А за ними – растяжка: "РУВД Октябрьского района". Я все напоминал себе, что перед нами – милиция, правопорядок. Но в голову настойчиво лезли мысли про бандитов и заложников.
– Спать никому не разрешали, если видели, что кто–то уснул – будили. Некоторые сотрудники подходили, начинали то беседы какие–то вести, то прикалываться. Мол, "Расскажи мне про герб "Погоня", объясни мне, что такое государство", "Сколько тебе платят", "Что тебе не нравится". У одного парня в кошельке нашли 10 долларов. Вот уже досталось ему: мол, вот, ему заплатили за митинг. Между собой со смехом обсуждали, что люди думают, что им в эти дни платят больше обычного.
– Но в целом отношение было нормальным. Когда мне снимали отпечатки пальцев, очень осторожны были с моей больной рукой. Воду давали, в туалет выводили. Слышал, как один солдат срочной службы, который выводил людей в туалет, на шутку: "Можешь поприкалываться, поиздеваться" серьезно ответил: "Я не издеваюсь над людьми".
– Часа в четыре пришел сотрудник, забрал самых непобитых. Непобитый – значит, не сильно протестовал, значит, не сильно плохой. Я был среди них. Нас отвели в обезьянник: бетонный куб с двумя выступами, где можно присесть и прилечь. Мы там хотя бы вытянули ноги, чуть подремали. Остальные до утра просидели на стульях.
– В часов восемь утра снова началось движение. Мы расписались в протоколах и еще в бумагах, что у нас изъяли вещи. У меня еще в автозаке забрали деньги, ключи, сигнализацию от автомобиля, паспорт. Все это лежало целым, только телефон был побит. Но знаю, что у некоторых людей деньги из кошельков пропали. Потом нас достаточно корректно загрузили в автозаки и отвезли на Окрестина.
– Туда одномоментно приехало 4–5 автозаков, нас было человек 100–150. Нам всем сказали лечь лицом в землю прямо во дворе. Поднимать голову было нельзя, но немного шевелиться можно было – за этим не следили. Стояла скорая, если кому–то нужна была помощь – помогали. Если не обращать внимание на то, что мы там пролежали четыре часа, все было цивилизованно.
Потом завели внутрь здания, поставили у стенки и по одному заводили на суд – в кабинет. Из процедуры судебного заседания соблюдено было только одно – на судье была мантия. Мое заседание длилось секунд 20. Она спросила мою фамилию, потом такая: "Ну?" Я говорю: "Шел в аптеку, там были люди, прошу дать мне штраф, раз уж так все получилось". Честно скажу, мы там все малодушничали и говорили, что нигде ни в чем не участвовали. Потому что цель была – выйти. Один парень признался, что участвовал, потому что у него такая позиция. Ну так ему впаяли 30 суток. Потом, правда, заменили на 15 – по этой статье больше 15 суток давать нельзя. Мне сказали, что штраф плохо отразится на семейном бюджете, а у меня маленький ребенок и дали не то 12, не то 13 суток. Я не расслышал, если честно.
– Нас распределили по камерам. Мне сказали, что отправляют на этаж, где хорошие камеры. В нашей камере были и два "зека" со стажем, которых задержали на протестах. Один из них говорил, что очень непривычно получить 15 суток – обычно ему то три, то пять лет дают. Так что, да, они тоже ходят на протесты. Но в контингент был приятным: айтишники, директора, бизнесмены, рабочие, был сотрудник метрополитена, он прямо в форме был.
– Всех, кто был в нашей камере, взяли 9–го числа. Я им рассказывал новости долго. И они мне рассказали. Что стоны, крики с Окрестина, запись которых уже была в интернете – это все правда. Что посреди ночи приезжал ОМОН, по очереди открывали камеры, всех клали на пол, избивали, уходили. Что однажды к ним зашел кто–то из руководства тюрьмы, говорит: "На прогулку хотите?". Все захотели. Их вывели в бетонный мешок, там ОМОН избил дубинками. Сотрудник сказал: "Прогулка окончена".
– Показывали свои синяки. Некоторые мы называли "космос". Это когда отбито все настолько, что похоже на снимки с космоса: все синее, темно–красное, точечки разные. Был инцидент в камере. Один парень начал бредить. Он был весь синий: и спина, и ноги, но мы думали, что он он пьющий и у него белая горячка. Потом у него начались судороги, приехала скорая. При осмотре врачи обнаружила, что у него трещина в черепе и череп ходит ходуном. Это они между собой обсуждали, мы услышали.
– В камере очень сильно воняло – как от бездомных. Воздух какой–то есть, но его не хватает. Было тесно – нас было 18. Пришла ночь, мы стали укладываться спать. Спали даже под кроватью и это считалось хорошее место, потому что там чистый пол.
– Я уже дремал, когда к нам зашли и сказали: "Сейчас придет генерал, всем встать, выстроиться". К нам заходит человек в костюме говорит: "Ребята, не переживайте, в течение двух часов вас всех отпустят."
Потом он ушел. Вообще–то странно, что освободил нас не закон, а какой–то человек. Выпускали нас шесть часов, а не два. А еще сказали сидеть тихо: "Будете сильно выпендриваться, будете сидеть здесь, сколько надо". И мы понимали, что это реально. Если 10–15 человек не выйдет, никто не заметит.
– Мы вышли на внутренний дворик, ждали вещей. Нас было человек 300. За два часа вещи свои забрало человек 15. В конце концов какой–то сонный конвоир сказал за вещами приходить в понедельник. А это был четверг. Некоторые люди из других городов стали говорить: "А как я доеду домой? У меня ни денег, ни телефона". Он сказал: "Там волонтеры, они помогут".
– В конце концов дверь открылась, нас выпустили. Я смотрю – волонтеры. И это был очень разительный контраст, как функционируют две наши системы. Там все построено на страхе и принуждении. Тут – все все делали сами. Там нас били, не давали ничего. А тут я выхожу, а мне со всех сторон: вода, бутерброд, чай, плед, сигареты, куда ехать? какая фамилия? больница надо? 4 человека подбежали сразу, спросили, куда меня отвезти. Это было сильно. Я почувствовал эту волну солидарности, которая на тот момент только формировалась в нашем обществе.
–Я не держу зла ни на кого. Я же понимал, правила игры изначально: был риск быть задержанным, странно думать иначе. Возможно, если бы меня били и насиловали дубинкой, я бы сейчас говорил иначе. Но я очень критично воспринимаю информацию с обеих сторон: в такой ситуации есть большой соблазн что–то преувеличить. Мне все еще сложно поверить, что людей реально насиловали. Я все еще наивен и верю в человечность.
– Вся голова у меня была в шишках, синяк на попе. Я не подавал никаких заявлений никуда: процедура слишком сложна, да и слышал, что после таких заявлений к некоторым пришли. Но это все заживет, хоть еще болит. Плохо только, что вещи мои так и не нашлись. Я ходил много раз, но их просто нет. То "приходите через неделю", то "уточните в РУВД", то "нет, ничего нет". Самое обидное, что никто никакой ответственности за это не несет. Ладно деньги, сигнализация на машину и телефон. Паспорта нет. Вот уже два месяца я человек без паспорта. Идти в милицию, писать заявление? Пока не осмеливаюсь.
А еще непонятно, в каком я статусе. Нас просто выпустили, без каких–либо бумаг и протоколов. И сказали: "Рекомендуем за справками не обращаться". На руках у меня нет никаких документов о моем задержании. Все что есть – одно фото.
Сейчас я продолжаю отстаивать свою позицию. Мне нравится видеть, как рождается гражданское общество: как люди знакомятся с соседями, общаются дворами, устраивают субботники. Сами, без указки. Я живу под девизом: "Что бы вы ни делали, количество добра в мире должно увеличиваться". И надеюсь, что скоро так будет во всей Беларуси.
P.S. Заявление в Следственный комитет Антон не подавал.
шел от аптеки в сторону своей машины, рядом был небольшой пикет