Поиск
Горячая линия контакт-центра Probono.by

"Почему не захватят Окрестина снаружи, почему нас не освободят?"

Помечен красной меткой били особенно жестко

До выборов Яна шутила, что в августе займет место в автозаке, чтобы мужчины не влезли. 9 августа так и вышло — девушка сама вошла в автозак, когда задержали ее друга. И не пожалела об этом ни в четырехместной камере, где находилось вместе с ней 50 человек, ни лежа без сна под ночные крики мужчин на Окрестина, ни в ожидании расстрела во дворе у стены. Беда в том, что Окрестина остается с Яной до сих пор: как посттравматический синдром, гормональный сбой, потеря работы и эмиграция.

Яна Бобровская,преподаватель
Возраст: 28 лет
Город: Минск
Когда: 09.08.2020

вслед за другом вошла в автозак и оказалась на Окрестина

Где держали: ЦИП на Окрестина и СИЗО в Жодино — 4 суток
Заключение врача: дисфункция яичников на фоне стресса, временная бессонница, тяжелое психологическое состояние
Последствия: астено-невротический синдром, увольнение, эмиграция

Автор: Команда проекта Август2020

Фото: Команда проекта Август2020

Отголоски августа

Окрестина до сих пор тенью стоит за Яной. У нее дисфункция яичников на фоне стресса, астено-невротический синдром, месяц мучила бессонница. Да и метаболизм сошел с ума. Еще Яну уволили из Белорусской государственной академии связи, где она четыре года преподавала математику. 31 августа, когда контракт был уже продлен, а расписание почти составлено. Но увольнение расстроило ее меньше всего. Те четыре дня в августе заставили Яну уехать за границу — на реабилитацию. Которая идет с переменным успехом. Обследование показывает, что с гинекологией все нормально, лечение назначено — но ничего не работает. Зато у психолога девушка делает успехи.

— До Окрестина мне надо было быть везде и со всеми. Сразу после мне хотелось быть одной. Могла не отвечать друзьям неделю. Я никуда не ходила. Ела сладкое, смотрела какие-то фильмы. Мне говорили: у тебя грустные глаза. Нет, не грустные!
И бессонница постоянная. Или снится, что ОМОН схватил в лесу какую-то женщину, и она, чтобы не попасть им в руки, перерезала себе горло. Когда не сплю, философия начинается. Почему это была я? А если бы не пошла? Копаешься в себе — и только больше зарываешься. А заканчивается вопросом: почему не справились наши, когда была возможность 9-го?.. Со сном, конечно, уже более-менее справляюсь.

Я рассказывала психологу свою историю две недели по два часа — так я плакала. Я рассказывала, потом чик — и забыла, что говорила. Не могла вспомнить университет, в котором училась. Вспоминала все чувства, которые были тогда, — не то страх, не то непонимание, и все это вместе… Почему такое может происходить в ХХІ веке? (На глаза у Яны наворачиваются слезы.) Я такое читала только про войну. Мне казалось, что это не люди, а какое-то исчадие ада.

Мне как-то задали вопрос: не жалеешь, что полезла туда? Я жалела один раз — мне казалось, что я не так ответила на суде, надо было сказать, что я во всем виновата. А что за Ромой пошла — ни разу.

В автозаке сидело 10–12 человек: "Что, уже и девушек берете?" Говорю: мальчики, я сама. Мужчины аплодировали. Сказали, белорусская Жанна д’Арк

9 августа Яна с фольклорным коллективом "Вербіца" (это очень серьезное увлечение) пела на избирательных участках. Администрация этих пунктов отнеслась к их белым браслетам не очень одобрительно. Вечером девушка собиралась в город, но друг решил не отпускать ее одну. Ребята оказались возле стелы "Минск — город-герой". Когда ОМОН начал охоту на людей, захватили и друга Рому.


— Я такая возмущенная побежала за ними. ОМОНовец велел мне уйти. Я пыталась аргументировать, что мы никого не трогали. Что они могут сделать? Просто проведу ночь в РУВД, завтра нас отпустят, ну подумаешь, с каким-то предупреждением. Бросить Рому там я не могла. Я открыла дверь в автозак и зашла.

Тогда еще было такое настроение… Ощущался праздник, что столько народу вышло, что ты с этим мнением не один. У нас как в Беларуси: все ненавидят власть, но это заканчивается разговорами на кухне.

Сидело 10–12 человек: "Что, уже и девушек берете?" Говорю: мальчики, я сама. Мужчины аплодировали. Сказали, белорусская Жанна д’Арк. Мужчины пытались с ОМОНовцами договориться, чтобы нас выпустили. У одного была разбита голова. Я просила у ОМОНовца с краповым беретом бинт — он швырнул так небрежно. Я не гордая, подняла. А потом мне позвонила сестра.

Я ж не знала, что нельзя говорить в автозаке. "Наташа, я в автозаке, но маме не говори". ОМОНовец подлетает ко мне, вырывает телефон, а я: "Я не отдам, я вам не доверяю". Я на "вы", он мне тыкает. У меня никогда не было прецедентов с милицией, я думала, культурные люди, я им еще пыталась объяснить, что краповый берет — это элита общества.

В районе Немиги нас пересадили в другой автозак, в стаканчики. Мужчин — по три, а я села одна. В стаканчике места — буквально сесть, а их в нем еще и побили. И еще по дороге они каждую дверь дубинкой молотили. А она же железная.

19 — 36 — 51

— Что мы приехали на Окрестина, я узнала потом, я думала, это РУВД. Ну, тут начинается. Я иду, а он еще толкает — у меня такое возмущение! В коридоре сразу лицом к стене, руки на стену, лбом в эту красную полосу. Подходит мужчина с тетрадкой А4: когда задержали? Откуда я знаю?

В кабинет — якобы медосмотр, тоже одна из стадий унижения. Раздевают полностью, приседаешь, если лифчик с косточками, тебе его не отдают. Шнурки из кроссовок, из платья достать. Говорю: "А телефон мой где? Мне надо позвонить родственникам". — "Раньше надо было думать". Такое чувство, что они зомбированные все были.

Втроем мы попали в камеру на шесть человек. А потом к нам начали приходить другие. Когда нас стало человек 15, я поняла, что это не предел. Максимум за ночь было 19. Позже мы камерой придумали хештег в телеграме, чтобы найтись. До сих пор общаемся. (Август2020 публиковал истории Анастасии Баклановой и Лены Амнуэль, сокамерниц Яны.)

На Окрестина страх преобладал, за себя, за тех, кто рядом. Очень было жалко мужчин. И агрессия рвалась. Был даже момент, когда мы хотели матами ругаться с сотрудниками. Одна женщина сказала: "Будьте выше этого, вы же чуть ли не элита". И реально: учителя, дизайнер, завотделом "Индезита", экономист, одна работает с детьми-сиротами, независимые наблюдатели. Дизайнер лежала на полу и рыдала, потому что ее с сыном схватили. Приехала к нам бабушка, 68 лет, Людмила Евгеньевна. Она стояла с плакатом, ОМОН подошел: "Бабушка, отведем в безопасное место". В автозак! Одну женщину за волосы из машины вытащили, потому что у мужа был флаг. Одна вышла за водкой просто, возвращалась домой с пакетом.

Я думала: ну что нам продержаться пару часов — расспросит следователь, поймет, что все нормально, и отпустит. Никто не пришел. Только кормушка открывается, спрашивают ФИО, где задержали, место работы и где живешь.

Стены цвета горчицы, матрасы, понятно, описанные, в туалете в жизни никто не убирался, такая вонь. И постоянно шумела вода. Как в психушке. Мы даже пытались вызвать сантехника. Окна приоткрыты на 5 см и за решеткой. Дышать — надо на второй этаж нары садиться.

Мы просили одним лекарства, вторым прокладки. Конечно, нас посылали: "Подтирайтесь майками". И вот мы разорвали одну майку. Сказали, если мы еще раз позвоним, нас всех отдубасят.

Кормушка выходила на лестницу второго этажа — мы видели, кого заводят. Такой поток. Пацаны заходили полностью голыми. И на спине красные полосы. Они видели, что мы подсматриваем, и один раз так ударили по двери, что у девочки уши заболели.

Мы, конечно, не теряли чувства юмора. Говорили: вот учительница английского — значит, английский учим, стишки какие-то поначалу рассказывали. Белорусскую тему затронули — рассказывала анекдоты, байки, потому что у нас белорусский коллектив. Мы пытались выяснить, где мы — ответили: "Это твой дом". Когда на очередной перекличке спросили, где живешь, девочка, которая ходила за водкой, в ответ: "Какое это Окрестина?" — "Это что, ваш дом?" — "По ходу, дом, раз сказали". Мы так хохотали, думали, сейчас ворвутся, нас всех побьют.

“Мы просили одним лекарства, вторым прокладки. Конечно, нас посылали: "Подтирайтесь майками". И вот мы разорвали одну майку” 

Одного из надзирателей мы звали "бровастик". А у второго, это их начальник этажа, были заячьи зубы. Вот он был вообще паскудный. В понедельник он нас всех так развел. "Если вы подпишете протоколы, только всей камерой, не читая, нас отпустят через два часа со штрафом 5 базовых". Тебе рукой закрывают часть протокола — я только видела между пальцами "Сыходзь", какой-то 44-й дом. По итогу подписывали мы уже пустые листы потом. Когда ездила ознакомиться с протоколом, увидела: написано, что я безработная, у меня среднее образование, что я живу не в Минске, а у родителей. В общем, что хотели, то писали. Бабушка у нас, конечно, ничего не подписала, и еще независимый наблюдатель. Если парни не подписывали, их заводили в камеру, били — и тогда уже подписывали.

Через пару часов открывается дверь: собирайтесь. Но не мы выходим, а зашли еще 16 человек. Они уплотняли камеры, чтобы привезти новых. Девочки рассказывали: с нами лояльно еще, а на них один раз вылили ведро воды, потому что они больше нас звонили.

На нашем этаже был парень, который все время просил вызвать "скорую" - у другого парня была сломана нога. Наутро они еще кричали это в окно, когда к Окрестина люди пришли. И я не понимала, почему никто не может вызвать "скорую". Оказывается, просто их не пускали. Мужчина кричал: "У меня был инсульт, дайте мне таблетку, я не выживу". — "Сдохнешь, ничего страшного". Когда уже во вторник фамилии начали кричать там, снаружи, наша девочка отозвалась. Они не успевали отслеживать, но сказали, если будем кричать, закроются и эти окна. Это была бы катастрофа. Когда ее мама переспросила, конечно, ответа уже не последовало.

Во вторник нас повели на суд. На коридоре мужчины с синяками, раздутые губы, глаза опухшие, у кого голова перевязана. У нас была девочка с майкой-бчб. Она пошла на суд почти в лифчике — если, не дай бог, у кого-то символика, это агрессия такая. У нас страх был уже и белых браслетов, белые резинки даже снимали.

Судья спросил: "Что вам, преподавателям, не сидится?" — "А почему мы не можем высказать свою точку зрения?" — "Вопросы здесь задаете не вы". Какой вопрос, такой ответ. Я думала, надо отвечать правильно, чтобы дали штраф. Я сказала, что ехала с концерта и решила посмотреть на митинг. Четверо суток. Еще четверо суток? За что? А у них такой конвейер, что приходит потом простой милиционер и спрашивает, что тебе дали. Мне так хотелось соврать, что мне дали штраф. Я залезла на верхнюю нару, плакала и чуть ли не ненавидела девочек, у кого был штраф. Мне казалось, что это сон. И я так уснула. Во вторник первый раз.

Под стоны и крики ты дремлешь. Раньше это вызывало истерику. Страшно: привыкаешь к тому, что над людьми издеваются

Вечером снова началось уплотнение. Может, одумались, мест нет? Но нас переводят в камеру на четыре человека. Открывается дверь, и мы понимаем, что камера полная и мы не влазим. Мне казалось, если не успеть пройти, тебе достанется.


Нас стало 51. Как в переполненном троллейбусе в час пик. Они начали ругаться на нас, а мы не виноваты, что пришли. В конце концов мы решили молчать, чтобы всем хватало воздуха. Воду начала пить техническую. Могло быть отравление, и я понимала, что никто не окажет помощь.

Потом забрали 9 девочек в карцер — "Я вам помогаю, чтобы у вас было больше места". Нас на кровати сидело пять, и ноги наши были на батарее, потому что под нашими ногами лежала девочка. Один человек в тумбочку, второй на тумбочку — уже место. У тебя затекают ноги, руки — ты меняешься с кем-то. Сидели в трусах и лифчиках, потому что просто баня. Еще ночью выводили нас и снимали на камеры.

Мужчин тоже уплотняли. Мы так поняли, что мужчине со сломанной ногой, за которого мы все переживали, кто-то начал помогать — "Будешь помогать, у тебя будет такая же".

"Сын фашиcта"

— Наша бабушка, Людмила Евгеньевна, с "бровастиком" любила поругаться. Она стойкая леди. Он все просил дать определение слову "фашизм", потому что она называла их фашистами. Она говорит: "Так это ты фашист". — "Я сын фашиста".

Во внутреннем дворике мужчин так били, что мы слышали — у нас окна выходили на улицу. Они так орали. Это казалось бесконечным. Женщины плакали, потому что там мужья, сыновья. Потом открываются ворота — и матами: "Пошел на… отсюда, чтобы я тебя больше не видел". Кто-то подал идею, что их выводят, чтобы потом снова посадить — за побег. Мысли, что нас просто отпустят, уже не было. У нас было "развлечение" считать автозаки. За ночь могло приехать 19–20. А новеньких же надо "обрабатывать".

Они выгоняли мужчин из камер и избивали в коридоре каждую ночь. Хлопки по телу отчетливо были слышны. Или, не дай бог, кто-то позвонил — это значит, запускают псов: метелят всех. И мы все ждали, когда придут за нами. Мы задавались вопросом: почему не захватят Окрестина снаружи, почему нас не освободят?

Под стоны и крики ты дремлешь, потом просыпаешься оттого, что кто-то начал кричать сильнее. Раньше это вызывало истерику, а потом ты привыкаешь. Страшно: ты привыкаешь к тому, что над людьми издеваются. Днем было потише, потому что они, скорее всего, были заняты бумажной работой. Если мы звонили, ночью кто-то хоть приходил нас послать, днем вообще никто не приходил.

Они еще всю ночь стучали по двери. А если не стучат, значит, скоро будут открывать. А ты уже должен на открытии камеры стоять. И мы, как тараканы: из-под кроватей, из тумбочек — становимся. Никто не открывает — опять раскладываемся. 

Нас поставили возле стены. То есть всю ночь избивали мужчин, их отпустили, а нас теперь будут стрелять

Около десяти нас пофамильно вызвали в коридор. И там мы встретили знаменитую Карину-Кристину. Тогда мы узнали, что такое "кончай, ебаная", это, оказывается, каждая из нас, и что у нас есть возможность "расставить ноги пошире". А ты уже уперся в другие ноги. И она тебе тогда с внутренней стороны под косточку могла ударить бутсом.


Когда мы спускались вниз, она каждую толкала. И если бы одна из нас упала, то мы бы полетели все. Я не понимала, почему она настолько жестокая, настолько отвратительная. Когда мы уехали, одну из журналисток БелСАТа она так избила…

Во дворике нас поставили возле стены. Я думаю: то есть всю ночь избивали мужчин, их отпустили, а нас теперь будут стрелять. Я почему-то в тот момент думала про бабушку (это второй раз, когда Яне тяжело сдерживать слезы). Мужчин ставили на землю за нами, головой в колени и руки за спиной. Как черепашки. Нам даже повернуться нельзя было, на них посмотреть. Мы увидели, когда перестраивались в коробочку — по десять человек за спиной друг у друга. Потому что, оказывается, никто уже не вмещался.

И тут девочки начали терять сознание. Мы поднимать — "Отвернулись, стали ровно". А как?.. Она лежит… Он говорит: "…бни вот эту в морду". Ее поливают водой. Тогда, кому плохо, разрешили сесть. Считай, у нас три дня голодовки получалось и обезвоживание, плюс стресс. Мне кажется, я настолько была сильной — почувствовала себя такой тряпкой.

"Еще не пожили"

— Руководитель моего коллектива на следующий день приехал на Окрестина. Мама парня моей лучшей подруги обзванивала все больницы, ее парень — РУВД, подруга пыталась найти еще с кем-нибудь связь. В среду сказали, что я уехала в Жодино, а по спискам не приехала. Зато мама увидела в списках "Бобр Ян", у мамы истерика: "У тебя ж язык без костей. Это ты ела браслет, тебя забрала “скорая”, ты не выговорила фамилию!"

В Минске наш автозак обсигналили, на выезде с Окрестина, конечно, обкричали. Плюс был в том, что мы могли посидеть и был свежий воздух. В этот день дали интернет, и ОМОНовцы говорили: посмотрите, сколько милиции убило… (Яна даже сейчас отворачивается.) Поэтому они теперь "не могут за своих не постоять, они должны с нами бороться". Я усвоила закон тюрьмы: "Не верь. Не бойся. Не проси".

В Жодино уже с овчаркам стоят в оливковой форме дядечки. Надо было бежать подвальными коридорами на полусогнутых. Нас привели на площадку, где "в клеточку" все, сверху ходит смотрящий с автоматом. И играет музыка по радио. Холодно было, и мы, как пингвины, в кучку сбивались, обнимали друг друга. Потом — в отстойник. Окна заколочены, такая копоть — стены не желтые, не коричневые — все черное. Я дышала в платье. Мне уже казалось, что я сижу пожизненное.

Снова на досмотр. Тебе уже и в уши залазили, и волосы смотрели. Что можно привезти из тюрьмы в тюрьму? Потом другой отстойник. Так мы просидели до ночи. В конце концов нас заводят в душевые. А там уже есть люди. Ну, газовая камера… Действительно, зачем 50 человек привели в эту душевую? Они, оказывается, нас привели просто в одно место, чтоб снова рассортировать по камерам.

Камера на десять человек, нас 17. После Окрестина это были хоромы. Выдали полотенца и постельное. Умывания были почти всю ночь. Кто хотел в туалет — простынь держали. Тогда первый раз мы нормально поспали. Наутро нам даже принесли овсянку, в первый раз мы поели. Но уже не хотелось. Там я похудела на 5 кг. Людмила Евгеньевна объявила голодовку. Мы ее убедили, что для них она голодает, а для нас нет, что мы никому не расскажем, и она ела. 

Началась зубрежка телефонов. Оторвали лист туалетной бумаги, сложили его гармошкой, и на полосочке надорвали "2", на второй — "9”

В четверг я спросила, когда нас выпустят — "Документы с Окрестна не приехали". У меня случилась истерика. Такие вздохи были, что мне казалось, треснет позвоночник. Потом связь с Минском у них появилась. И у некоторых обнаружилось по два протокола. Они, конечно, долго не думали, они сутки сложили. Та стадия, чтобы вскрыть себе что-нибудь, у меня как раз пришла.
Как откроют дверь, я все на решетку, как обезьяна: "Что с Бобровской?" Там решетка сначала, а потом металлическая дверь. Решетку они не открывали никогда. В конце концов сказали, что выпускают. Началась зубрежка телефонов. Единственное, что мы нашли — оторвать лист туалетной бумаги, сложить его гармошкой, и на полосочке надорвать "2", на второй надорвать "9"…

Начался поиск вещей. Как поле чудес. Заходишь в огромные камеры, на полу валяются рюкзаки, ссобойки, разбитые телефоны, деньги, ключи… Потому что до тебя рылись человек сто и эти мусорные пакеты порвались. Ссобойки с котлетами… Ну явно человек не шел с ними на митинг.

Пытаешься аккуратно в одну сторону отсортировать рюкзаки, а на другую пакетики. 3 этаж, 2-й и подвал. Ничего мы не нашли. Говорю: я без вещей не выйду. Вот человек, все ему не хватает.
Был во всем этом хаосе уникальный "экземпляр": мужчина лет 40–45 додумался спрятать в штанину 50 рублей. Один из сотрудников что-то заподозрил, попросил отвернуть обратно штанины. Оказалось, что он "бывалый" и не из тех людей, которые были в Жодино по причине выражения свободы своей мысли. Завели его за угол учить уму-разуму. Я не сдержалась и потом начала высказывать, что я думаю о нем.

После оказалось, с Окрестина ни одной вещи не привезли. Ни ключей, ни денег, ни телефона. Было часов восемь-девять вечера. Еще с девочками шутили: поедем по справке, мол, сидел. А такой запах от нас, мне казалось, как в мультиках, зеленый — да по запаху определят. Одна говорит: "Я поеду на попутках". — "Конечно, тихушники заберут, на Окрестина приедешь, и в понедельник к нам вернешься". И вот эта мысль!.. Уже для тебя нормальных людей не существует.

Я ж не думала, что волонтеров столько. А там человек 400–500 стоит. И все хлопают. Так еще никто нас не встречал нигде, с коллективом даже. Как будто у меня крылья выросли. Приходят с фотографиями, ты пытаешься кого-то узнать. С мужчинами было очень сложно, я их видела только в коридоре, проходя. С девочками — да: эту видела, говорю, мы с ней играли в шахматы из хлеба на приседания.

Тут меня нашли родные, начались рассказы, что творится в Минске. Стоят девочки с цветочками, машины сигналят, со всех окон музыка. Я вернулась в какую-то другую Беларусь. Первую неделю вообще никуда не ходила. Но воскресенье… Надела все беленькое и пошла. Сердце так билось: мне казалось, вот сейчас эти черные налетят, пачками нас будут резать и упаковывать. Потом близких мне людей стали судить за фото с маршей. Значит, где-то и мой суд.

Конечно, есть те, кто отпускает комментарии: а что ты забыла на этом митинге… Мне понравился один случай. Когда мы ехали в метро с воскресного марша с флагами, какая-то бабушка возмущалась: "Что вам все неймется? У нас пенсии есть…" А один дедушка сказал: "Тебе помирать уже пора, а они еще не пожили". И мы ему аплодировали.
P.S. Яна обжаловала решение суда, но безрезультатно. Известие о том, что суд состоится в среду, она получила в следующий четверг. Заявление о пытках она планирует подать сразу в ООН.

Если вы пострадали во время мирных демонстраций и готовы рассказать свою историю, пишите нам на почту avgust2020belarus@gmail.com с пометкой "История". Мы с вами свяжемся. Спасибо

Яна Бобровская,преподаватель
Возраст: 28 лет
Город: Минск
Когда: 09.08.2020

вслед за другом вошла в автозак и оказалась на Окрестина

Где держали: ЦИП на Окрестина и СИЗО в Жодино — 4 суток
Заключение врача: дисфункция яичников на фоне стресса, временная бессонница, тяжелое психологическое состояние
Последствия: астено-невротический синдром, увольнение, эмиграция