"Когда ставили к стене, было ощущение, что нас вывели на расстрел. Девочки стали падать в обморок”
Помечен красной меткой били особенно жестко
Помечен красной меткой били особенно жестко
О том, каково это — обессилено засыпать под крики тех, кого избивают, пытаться не задохнуться и выжить вместе с 36 женщинами в камере, рассчитанной на четверых, думать, что сейчас тебя расстреляют или пустят газ, слепить из хлеба автозаки и сделать выставку в Жодино, быть благодарной милиционеру из РУВД, который остался человеком в диких условиях, — рассказала Лена Амнуэль. Девушка провела неделю в РУВД, трех ИВС, ЦИПе только за то, что была независимым наблюдателем на избирательном участке.
задержали на участке для голосования, на крыльце минской школы №20
Лену задержали 8 августа в 10 часов утра на крыльце родной школы №20, где на избирательном участке №19 и проходило досрочное голосование.
— Независимых наблюдателей перестали пускать в школу. У нас были стулья, и мы сидели на крыльце. Подошли люди в гражданском, очень быстро показали удостоверение, я ничего не успела прочитать, и сказали, что надо проехать в ближайшее РУВД, дать показания. На меня написала заявление председатель соседнего участка, что я якобы рвалась в школу, толкала ее, кричала, размахивала руками — стандартный набор обвинений.
В РУВД я объяснила, что ничего подобного не происходило. Была одна ситуация, когда 6 августа нас не пустили в школу, и мы вели диалог на слегка повышенных тонах, не более. На меня составили два протокола: за мелкое хулиганство и нарушение общественного порядка. Я написала: «Не согласна». Сказали, что до суда, до понедельника, буду на сутках.
Мы в камере написали листочки с контактами родных. Одну девушку выпустили, и благодаря этой бумажке, мои родители узнали, в каком РУВД у меня суд
В РУВД я просидела в кабинете следователя с 10 и до 15 часов. Потом меня повезли в Окрестина в ИВС. После медосмотра завели в пятиместную камеру на четвертом этаже, где женщины из России ждали депортации.
Я впервые попала в такое место и не понимала, что происходит. Была готова к тому, что могут задержать, но не думала, что это произойдет 8 августа. На участке я чувствовала себя в безопасности, не представляла, что могут забрать прямо оттуда, из родной школы. От злости и страха трясло, перехватывало дыхание, и я уснула от бессилия. Часов в пять к нам завели девчонку. Я сразу поняла, что она такая же, тоже наблюдатель. Разговорились, стало полегче.
В семь нам принесли ужин, а в полдевятого постучали в камеру и сказали нам двоим собирать вещи. Мы испугались, время уже к ночи. Потом подумали, а может отпустят.
Из ЦИПа (Центр изоляции правонарушителей, - Август2020) вышло еще четыре девушки — все наблюдатели, и была еще Мария Мороз, начальник штаба кандидата в президенты Светланы Тихановской. В 11 часов вечера нас привезли в ИВС Минского района в Слепянке. Досмотрели и разместили в камере на восемь человек (нас было семеро). Выдали новое постельное белье, и мы легли спать.
– В воскресенье был спокойный день. Сотрудники ИВС понимали, что мы находимся здесь ни за что. Нам принесли кофе, чай, конфеты. Постоянно спрашивали, может что-то надо. В камере была холодная вода, и нам приносили кипяток, чтобы помыться, сделать чай. Выводили на прогулки.
Вечером к нам добавили еще одну девушку. Она была юристом и консультировала нас в камере. Мы в даже проголосовали в отдельной комнатке. Когда я еще была в РУВД, первое, что я спросила у следователя, смогу ли я проголосовать.
В понедельник нам сказали, что суды из-за ковида проходят по скайпу, но сейчас нет интернета. Мы очень надеялись, что нам дадут штраф. Сотрудник ИВС принес нам четыре пачки Ролтона, мы так и не съели их. И еще нашел мне раствор для линз. Потом нас стали развозить по РОВД. Еще в камере мы написали каждой из нас листочки с контактами родных. Одну девушку выпустили, и благодаря этой бумажке, мои родители узнали, в каком РУВД у меня суд. До этого им не давали никакой информации, а когда я была в РУВД, туда не пускали адвокатку, и говорили, что меня там нет.
10 августа меня привезли в РУВД, завели через задний вход, в какую-то комнатку, где было одно окно — внутрь самого здания. Там уже находилась женщина — Нина (имя изменено, - Август2020). Потом пришел молодой милиционер, сказал, что нет машины, чтобы везти нас в суд, и что он постарается сделать все возможное, чтобы нас отпустили.
Пришел судья, и мы стояли в очереди на суд. Я увидела родителей в коридоре. Сначала зашла Нина, я услышала, что она заплакала, и поняла, что ей дали сутки, хотя ее вообще ни за что задержали: она стояла за территорией школы, и через забор смотрела на сына-наблюдателя, волновалась за него. И я поняла, что мне дадут сутки, раз у меня два протокола. Судьей был Максим Трусевич, который раздает всем сутки. Я давала показания, он издевательски отвечал, адвокатка приложила мою характеристику. Он сказал:
— Раз вы такая умница, почему вы так себя ведете?
— Как так?
— 12 суток
Я заплакала. Парень-милиционер увел меня умыться, пытался успокоить. Сказал тихо: “Мы скоро победим”.
Мы с Ниной вернулись в кабинетик, спросили, куда нас теперь повезут. Парень-милиционер ответил, что на Окрестина или в Жодино.
В ЦИПе сидели целыми семьями: мама, папа, две дочки
Родители успели передать какие-то вещи, что-то из еды, но кусок в горло не лез. В комнатке было три железных стула, стол. Я легла на холодные стулья, очень хотелось спать. Нина ночевала на столе. Всю ночь приводили задержанных, досматривали, описывали вещи. Мы видели это в дырочку в жалюзи.
Утром к нам привели молодого парня (Вадима взяли с листовками) и двух девчонок, которых задержали за то, что они вышли с медпрепаратами, чтобы помогать пострадавшим. Их возили на суд: девочкам дали по 6 суток, парню – 10. Так обидно было. Парень-милиционер пытался помочь всем, чем мог. Дал нам всем позвонить. У нас была возможность ходить в туалет, пить воду. Мы с девочками решили лечь на пол. Милиционер принес нам два пледа, и какую-то штору. В этой комнатке мы провели сутки, до 11 августа.
Вечером нас подняли. Милиционер сказал, что он не хочет везти нас в ИВС, но ничего сделать не может. И что в РУВД поступила информация, что на Окрестина очень много людей, и если это так, то наши охранники развернутся и поедут обратно. Мы ехали по проспекту. Он был пустой. Ни одного человека. Как я потом узнала, все тогда было на районах. Но мы ничего не знали и думали: неужели ничего не происходит в городе.
Подъехали на Окрестина, и увидели, что там стоит немного людей, в основном, родители и близкие, толпы не было.
– ИВС было переполнено, и нас повели в ЦИП. Мы долго стояли у стены. Подошел парень, вроде бы его звали Евгений, про него многие рассказывают, такой, с темными бровями. Он спросил у Вадима:
— Это я тебя вчера на площади п…л?
Кто-то ответил, что нет, его взяли за листовки. Евгений сказал:
— Значит, наверстаем!
И ударил Вадима несколько раз в живот кулаком, так, что тот упал.
Ребятам с РУВД нужно было уезжать, наш милиционер подошел и у каждого взял номер телефона родных,и потом сообщил им.
Открыли двери, и я непроизвольно сделал шаг назад. Оттуда просто жаром обдало. В камере было невероятное количество людей!
Нас завели в какую-то комнатку, там были экраны. Я увидела помещения, в которых было очень много людей, просто битком! Подумала, что идет страшный фильм, не сразу осознала, что камеры наблюдения.
Нас повели в камеру №19 на третьем этаже, а Вадима — в соседнюю. Открыли двери, и я непроизвольно сделал шаг назад. Оттуда просто жаром обдало. В камере было невероятное количество людей! Они были просто везде: на кроватях по 3-4 человека, под кроватями, на столе и под столом, на тумбочках и в тумбочках. В четырехместной камере находилось 36 человек! Там сложно было даже ходить.
Мы узнали, что девочек не кормили с 9 августа. Так как у меня была еда, я сразу все достала. Нам рассказали, как бьют парней в соседних камерах. По всему коридору — кровь, моча. С нами была девушка Алеся, из России, она требовала посла, но сотрудники не реагировали. Ее тоже били в ЦИПе. В камере были женщины от 20 до 60 лет. Сидели и целые семьи: мама и две дочки, папу их тоже задержали — на избирательном участке. Были люди, которым во вторник дали штрафы, но их не отпустили.
Было уже 11 вечера, и мы попытались лечь спать. Я нашла место под умывальником. Разгребла обувь и кроссовки стали удобной подушкой. Было так жарко, как в бане. Девочки рассказывали, что в камеру плескали воду и становилось еще хуже и жарче. Все были без сил. У многих глаза стали желтыми, либо мне казалось так от освещения. Позже нам открыли кормушку.
Как-то мы улеглись, но там было настолько страшно, что от каждого шороха вне камеры постоянно находились в состоянии «колотун». Меня все время трясло. Ты просто не понимаешь, что происходит, как такое может быть. Как?! Потом начали бить парней. Мы слышали крики. И это самое ужасное: ты засыпаешь под эти крики, потому что у тебя уже нет сил.
– Проснулись рано. Нам принесли еду: 6-8 буханок хлеба. Потом нас стали партиями выводить во внутренний дворик. Там уже стояли парни в углу, на коленях, лицом в пол. А нас поставили в ряд по десять человек к стене, руки за голову. Девочки начали падать в обморок.
Когда нас вывели к стене, у меня было ощущение, что нас вывели на расстрел. И могут сделать это без зазрения совести. Это очень страшно. Просто в голове не укладывалось. У меня наступило такое состояние, когда внутри все пусто, видимо, защитная реакция. Думала только о моменте, когда выйду и меня встретят родные. В итоге тем, кому стало плохо, разрешили сесть на землю. Девушки пытались искать взглядом своих мужей, парней. Ребята были в ужасном состоянии: кто-то без обуви, кто-то без штанов, в одних трусах, страшно побитые, синие.
Стояли-сидели мы долго, с 10 утра до часа дня. Потом людей стали расформировывать по автозакам. Кто-то из нас сел на скамейку. ОМОНовец крикнул:
— Куда вы садитесь? На пол!
Но второй сказал:
— Да ладно, пусть садятся.
В автозаке мы на эмоциях начали высказываться: ну как так можно?! Нас не кормили, столько человек в камере, никаких условий. Они сначала не реагировали, но потом раздали нам какой-то хлеб. Девочки задавали вопросы, хотелось выговориться и понять, что у людей в голове. Но они отвечали минимально. Я поняла, что разговаривать бесполезно еще тогда, когда мы стояли у стены. Одна девушка говорила про Конституцию, ОМОНовец рассмеялся, и сказал, типа какая еще Конституция.
Одна девушка говорила про Конституцию, ОМОНовец рассмеялся, и сказал, типа какая еще Конституция
Мы смотрели в окошко автозака, на Окрестина стояло много людей, все плакали. Бабушки крестили автозаки. И мы плакали всем автозаком. Когда ехали по городу, слышали, как сигналили машины, и опять все плакали. Потом я уснула.
В Жодино нас выгрузили, раздали одноразовые маски и передали военным. Те завели в отстойник: комната, 12 железных лавок (нас 24) и туалет. Потом повели на досмотр. Мы спросили там у сотрудниц: бьют ли здесь, кормят ли? Они удивились:
— Откуда вы вообще приехали?!
Потом нас повели по подземным лабиринтам. Завели в помещение для душа, там уже было много людей, и такое ощущение, что это — газовая камера. И все такие: “Что это? Что?!”.
Нам в ответ:
— Спокойно, мы сейчас вас будем по камерам распихивать.
Привели в камеру. А она пустая, вау! На десять мест нас всего 15 человек, сами понимаете, в сравнении с Окрестина. Я к тому времени раздала все свои прокладки, и это был какой-то кошмар. На Окрестина девочкам говорили: майками подотритесь. Мы просили надзирателей:
— Принесите хоть что-нибудь.
Ответили, что сейчас не могут, попробуют завтра. В четверг, 13 августа, нам принесли и прокладки, и завтрак. Но из-за того, что все долго голодали, мы смогли съесть по две ложки. Было очень много хлеба, и мы занимались лепкой фигурок. Каждая слепила по автозаку. Поставили на полочки — получилась целая выставка.
Не знаю, как сейчас в Жодино, но нам разрешали весь день лежать. Мы спали, разговаривали. Компания была очень хорошая, появилось даже какое-то спокойствие. В пятницу нас повели подписывать какие-то бумаги. Сказали, что мы подвергаемся амнистии, хотя мы не понимали, насколько здесь вообще уместен этот термин. Мол, вам отпускают досрочно, но если попадетесь еще раз, досидите сутки и вам еще дадут новые. Позже мы узнали, эта бумажка не имеет никакой юридической силы.
Мы попросили найти наши вещи. Зашли в один лабиринт, а там стояли пакеты с передачами — просто горами. Не знаю, почему их не передавали, может, из-за большого объема не успевали. Потом повели к выходу, где нас встречали волонтеры и родители.
– Первые дня два было очень страшно выходить из дома. Боялась людей в форме, начинало потрясывать. Когда рассказывала свою историю у себя в соцсетях, я плакала, но мне было важно поделиться. В августе было такое состояния: то накатывали волны страха, хотелось уехать, то категорично — остаться, и быть полезной здесь. Решила, пока нет прямой угрозы, делаю все возможное здесь.
Стало легче, когда у нас в университете организовался стачком. Но все равно эмоциональное состояние нестабильное, могу держаться, а потом внезапно расплакаться. Когда администрация универа написала заявление на студентов, и некоторых посадили, я рыдала целый вечер.
Очень близко все к сердцу принимаю, но стараюсь делать все, что от меня зависит. Потому что понимаю: после того, что случилось со мной, я не могу взять и остановиться. Нельзя, чтобы с людьми так обращались.
Моя жизнь после этих событий сильно поменялась: внутреннее состояние, круг общения. Стало сложно общаться с теми, кто не реагируют на ситуацию, либо делают вид, что все нормально, с другой стороны в моей жизни появилось много новых людей. Поменялось восприятие мира, мы все в какой-то степени очень повзрослели.
Я думала, что все хорошие специалисты уехали из страны, но за все это время увидела, как много вокруг талантливых белорусов
Еще поняла, что я очень сильная, смогла пройти через этот кошмар, меня это не сломало, скорее, закалило, могу достойно переносить трудности, продолжать с еще большей силой.
В будущее нашей страны очень верю. Раньше я думала, что все хорошие специалисты уезжают. Но за все это время я увидела, как много вокруг талантливых белорусов. Где бы я ни сидела в камерах, там были люди разных профессий, из различных сфер, но настолько все интересные, образованные, умные!
И когда все поменяется (понятно, что не сразу), эти люди захотят строить новую Беларусь, станут ее лицом, которых приятно слушать, узнавать, которыми ты будешь гордишься, что они представляют твою страну.
Я не использую больше союз «если», только «когда», потому что верю.
P.S. Лена подала обжалование на решение суда, и ее срок скостили с 12 до 7 суток. В СК заявление не писала, потому сейчас не видит в этом смысла. Пока готовился этот материал, девушке пришлось покинуть страну. Лена и те, кто провел сутки в кабинете РУВД, связались потом с милиционером, который им помогал. Он извинился, что "смог сделать так мало". Рассказал, что "не мог спать несколько дней после того, как отвез их на Окрестина, было очень тяжело", что "жалко уходить со службы, мне нравится моя работа, я пришел сюда работать как честный человек, но и остаться не могу". Он уволился из органов.
*за помощь в подготовке материала редакция благодарит Международный комитет по расследованию пыток в Беларуси-2020.
задержали на участке для голосования, на крыльце минской школы №20